Это видео о том, чего на самом деле ваши дети хотят на Рождество, растопит ваши сердца.

Простой эксперимент. Письмо Деду Морозу и... письмо родителям. Почему мы отказываем детям в том, о чем они на самом деле мечтают?

Влияние не рожденных детей на последующих. Что делать? Опыт семейного расстановщика

Статьи / Семейная психология

Ученые, занимающиеся волновой генетикой, пришли к выводу, что после аборта в матке остается след «удаленного» младенца.

Самой природой установлено, что здесь должна была быть жизнь, но вместо нее пустота!

Если у женщины появляются новые дети, они попадают в эту среду и уже с начала внутриутробного развития получают соответствующую программу, которая определенным образом может повлиять на их судьбу. Как?

Половая путаница, то есть если до мальчика была абортирована девочка, он, будучи переплетенным с ней, будет носить в себе некие женские черты со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Проживание «не своей жизни»: не тот супруг, не та профессия, не те обстоятельства, будто все это не мое и не со мной происходит.
Жизнь наполовину «Я как будто и не живу вовсе», то есть низкий уровень энергетики, быстрая утомляемость, невозможность заниматься крупным бизнесом, построить семью.

Множество лишних выборов: 4-5 образований, 2-3 работы, 2-4 любовника, жизнь на 2 семьи, еда за двоих и троих, те есть переедание.

Бесплодие, невозможность забеременеть или выносить детей в солидарность к нерожденным детям и как продолжение программы прерывания жизни, полученной в утробе матери.

Помощь детям и животным в домах милосердия, как вина перед абортированными братьями и сестрами.

Узнав, что до вас был аборт, необходимо уделить этому обстоятельству должное внимание, чтобы вышеперечисленные последствия не проявлялись в вашей жизни и отпустили вас.

Итак, как быть?

Если родители (Ваша мама в первую очередь) готовы принять и оплакать абортированного ею ребенка, уже это может снять с Вас необходимость восстанавливать в правах исключенного члена семьи, так как родители своей памятью его уже восстановили.

Когда родители не принимают и не хотят смотреть в сторону неродившегося дитя, это сделать следует Вам. Это не освобождает родителей от необходимости встречи с малышом на глубоком внутреннем плане, и Вы ни в коем случае не берете ответственность за аборт на себя, так как это не Ваш ребенок. Однако, приняв исключенного члена семьи в свою систему, Вы с этого момента больше не будете его восполнять и восстанавливать, он на своем месте.

Попробуйте представить неродившегося ребенка. Почувствуйте, кто он: девочка или мальчик? Какое имя ему подходит? Позовите его и скажите, что видите его, он - член Вашей семьи, такой же, как и Вы, и у него есть родители. Когда настанет время, он с ними познакомится. Расскажите ему все про Вашу семью, про себя.
Расскажите про все то, что ему не удалось познать: еда, общение, одежда, любовь, путешествия и все, все, все… Скажите: «Мне жаль, что ты не родился, но ты всегда будешь в моем сердце». Походите с памятью о нем какое-то время, а потом, поплакав, отпустите в тот мир, где он сейчас пребывает. В память о нем можете купить игрушку или посадить дерево. На семейных праздниках не забывайте вспомнить о нем доброй памятью.

Помните Ваших близких, особенно тех, кого забыли и вычеркнули!

Они такие же члены семьи, как все остальные!

Носкова Галина Юрьевна, b17.ру

Кафка Франц

Письмо отцу

Дорогой отец,
Ты недавно спросил меня, почему я говорю, что боюсь Тебя. Как обычно, я ничего не смог Тебе ответить, отчасти именно из страха перед Тобой, отчасти потому, что для объяснения этого страха требуется слишком много подробностей, которые трудно было бы привести в разговоре. И если я сейчас пытаюсь ответить Тебе письменно, то ответ все равно будет очень неполным, потому что и теперь, когда я пишу, мне мешает страх перед Тобой и его последствия и потому что количество материала намного превосходит возможности моей памяти и моего рассудка.
Тебе дело всегда представлялось очень простым, по крайней мере, так Ты говорил об этом мне и – без разбора – многим другим. Тебе все представлялось примерно так: всю свою жизнь Ты тяжко трудился, все жертвовал детям, и, прежде всего мне, благодаря чему я «жил припеваючи», располагал полной свободой изучать что хотел, не имел никаких забот о пропитании, а значит, и вообще забот; Ты требовал за это не благодарности – Ты хорошо знаешь цену «благодарности детей», – но по крайней мере хоть знака понимания и сочувствия; вместо этого я с давних пор прятался от Тебя – в свою комнату, в книги, в сумасбродные идеи, у полоумных друзей; я никогда не говорил с Тобой откровенно, в храм к Тебе не ходил, в Франценсбаде никогда Тебя не навещал и вообще никогда не проявлял родственных чувств, не интересовался магазином и остальными Твоими делами, навязал Тебе фабрику и потом покинул Тебя, поддерживал Оттлу в ее упрямстве, для друзей я делаю все, а для Тебя я и пальцем не пошевельнул (даже ни разу не принес Тебе билета в театр). Если Ты подытожишь свои суждения обо мне, то окажется, что Ты упрекаешь меня не в непорядочности или зле (за исключением, может быть, моего последнего плана женитьбы Речь идет о помолвке Кафки с Юлией Вохрыцек, против которой отец Кафки решительно возражал.

), а в холодности, отчужденности, неблагодарности. Причем упрекаешь Ты меня так, словно во всем этом виноват я, словно одним поворотом руля я мог бы все направить по другому пути, в то время как за Тобой нет ни малейшей вины, разве только та, что Ты был слишком добр ко мне.
Это Твое обычное суждение я считаю верным лишь постольку, поскольку тоже думаю, что Ты совершенно неповинен в нашем отчуждении. Но так же совершенно неповинен в нем и я. Сумей я убедить Тебя в этом, тогда возникла бы возможность – нет, не новой жизни, для этого мы оба слишком стары, – а хоть какого-то мира, и даже если Твои беспрестанные упреки не прекратились бы, они стали бы мягче.
Как ни странно, Ты в какой-то мере предчувствуешь, что я хочу тебе сказать. Так, например, Ты недавно сказал мне: «Я всегда любил тебя, хотя внешне не обращался с тобой так, как другие отцы, но это потому, что я не умею притворяться, как другие». Ну, в общем-то, отец, я никогда не сомневался в Твоем добром ко мне отношении, но эти Твои слова я считаю неверными. Ты не умеешь притворяться, это верно, но лишь на этом основании утверждать, что другие отцы притворяются, – значит или проявить не внемлющую никаким доводам нетерпимость, или – что, по моему мнению, соответствует действительности – косвенно признать, что между нами что-то не в порядке и повинен в этом не только я, но и Ты, хотя и невольно. Если Ты действительно так считаешь, тогда мы единодушны.
Я, разумеется, не говорю, что стал таким, какой я есть, только из-за Твоего воздействия. Это было бы сильным преувеличением (и у меня даже есть склонность к такому преувеличению). Вполне возможно, что, вырасти я совершенно свободным от Твоего влияния, я тем не менее не смог бы стать человеком, который был бы Тебе по нраву. Я, наверное, все равно был бы слабым, робким, нерешительным, беспокойным человеком, не похожим ни на Роберта Кафку, ни на Карла Германна, Роберт Кафка – двоюродный брат писателя. Карл Германн – муж Элли, сестры Кафки.

но все же другим, не таким, какой я есть, и мы могли бы отлично ладить друг с другом. Я был бы счастлив, если бы Ты был моим другом, шефом, дядей, дедушкой, даже (но тут уже я несколько колеблюсь) тестем. Но именно как отец Ты был слишком сильным для меня, в особенности потому, что мои братья умерли маленькими, сестры родились намного позже меня, и потому мне пришлось выдержать первый натиск одному, а для этого я был слишком слаб.
Сравни нас обоих: я, говоря очень кратко, – Леви. Леви – девичья фамилия матери Кафки.

с определенной кафковской закваской, но движимый не кафковской волей к жизни, к деятельности, к завоеванию, а присущими всем Леви побуждениями, проявляющимися украдкой, робко, в другом направлении и часто вообще затухающими. Ты же, напротив, истинный Кафка по силе, здоровью, аппетиту, громкоголосию, красноречию, самодовольству, чувству превосходства над всеми, выносливости, присутствию духа, знанию людей, известной широте натуры – разумеется, со всеми свойственными этим достоинствам ошибками и слабостями, к которым Тебя приводит Твой темперамент и иной раз яростная вспыльчивость. Может быть, Ты не совсем Кафка в своем общем миропонимании, насколько я могу сравнить тебя с дядей Филиппом, Людвигом, Генрихом Дядя Филипп, Людвиг, Генрих – братья отца Кафки.

Это странно, и мне не вполне ясно, в чем тут дело. Ведь все они были более жизнерадостными, бодрыми, непринужденными, беззаботными, менее строгими, чем Ты. (Между прочим, тут я многое унаследовал от Тебя и слишком уж хорошо распорядился этим наследством, тем более что в моем характере не было тех необходимых противовесов, какими обладаешь Ты.) Но, с другой стороны, Ты в этом смысле тоже прошел через разные стадии, был, наверное, жизнерадостнее до того, как Твои дети, в особенности я, разочаровали Тебя и стали тяготить дома (когда приходили чужие. Ты становился другим), Ты и теперь, наверное, снова стал более жизнерадостным – ведь внуки и зять дали Тебе немного того тепла, которого не смогли дать дети, за исключением, может быть, Валли. Валли (Валерия) – сестра Кафки.

Во всяком случае, мы были столь разными и из-за этого различия столь опасными друг для друга, что если б можно было заранее рассчитать, как я, медленно развивающийся ребенок, и Ты, сложившийся человек, станем относиться друг к другу, то можно предположить, что Ты должен был просто раздавить меня, что от меня ничего бы не осталось. Ну, этого-то не случилось, жизнь нельзя рассчитать наперед, зато произошло, может быть, худшее. Но я снова и снова прошу Тебя не забывать, что я никогда ни в малейшей степени не считал Тебя в чем-либо виноватым. Ты воздействовал на меня так, как Ты и должен был воздействовать, только перестань видеть какую-то особую мою злонамеренность в том, что я поддался этому воздействию.
Я был робким ребенком, тем не менее я, конечно, был и упрямым, как всякий ребенок; конечно, мать меня баловала, но я не могу поверить, что был особенно неподатливым, не могу поверить, что приветливым словом, ласковым прикосновением, добрым взглядом нельзя было бы добиться от меня всего что угодно. По сути своей Ты добрый и мягкий человек (последующее этому не противоречит, я ведь говорю лишь о форме, в какой Ты воздействовал на ребенка), но не каждый ребенок способен терпеливо и безбоязненно доискиваться скрытой доброты. Ты воспитываешь ребенка только в соответствии со своим собственным характером – силой, криком, вспыльчивостью, а в данном случае все это представлялось Тебе еще и потому как нельзя более подходящим, что Ты стремился воспитать во мне сильного и смелого юношу.
Твои методы воспитания в раннем детстве я сейчас, разумеется, не могу точно описать, но я могу их себе приблизительно представить, судя по дальнейшему и по Твоему обращению с Феликсом. Феликс Германн – племянник Кафки (сын его сестры Элли).

Причем тогда все было значительно острее, Ты был моложе и потому энергичнее, необузданнее, непосредственнее, беспечнее, чем теперь, и, кроме того, целиком занят своим магазином, я мог видеть Тебя едва ли раз в день, и потому впечатление Ты производил на меня тем более сильное, что оно никогда не могло измельчиться до привычного.
Непосредственно мне вспоминается лишь одно происшествие детских лет. Может быть, Ты тоже помнишь его. Как-то ночью я все время скулил, прося пить, наверняка не потому, что хотел пить, а, вероятно, отчасти чтобы позлить вас, а отчасти чтобы развлечься. После того как сильные угрозы не помогли, Ты вынул меня из постели, вынес на балкон и оставил там на некоторое время одного, в рубашке, перед запертой дверью. Я не хочу сказать, что это было неправильно, возможно, другим путем тогда, среди ночи, нельзя было добиться покоя, – я только хочу этим охарактеризовать Твои методы воспитания и их действие на меня. Тогда я, конечно, сразу затих, но мне был причинен глубокий вред. По своему складу я так и не смог установить взаимосвязи между совершенно понятной для меня, пусть и бессмысленной, просьбой дать попить и неописуемым ужасом, испытанным при выдворении из комнаты. Спустя годы я все еще страдал от мучительного представления, как огромный мужчина, мой отец, высшая инстанция, почти без всякой причины – ночью может подойти ко мне, вытащить из постели и вынести на балкон, – вот, значит, каким ничтожеством я был для него.
Тогда это было только маловажное начало, но часто овладевающее мною сознание собственного ничтожества (сознание, в другом отношении, благородное и плодотворное) в значительной мере является результатом Твоего влияния. Мне бы немножко ободрения, немножко дружелюбия, немножко возможности идти своим путем, а Ты загородил мне его, разумеется с самыми добрыми намерениями, полагая, что я должен пойти другим путем. Но для этого я не годился. Ты, например, подбадривал меня, когда я хорошо салютовал и маршировал, но я не годился в солдаты; или же Ты подбадривал меня, когда я был в состоянии плотно поесть, а то и пива выпить, или когда подпевал за другими непонятные мне песни, или бессмысленно повторял Твои излюбленные выражения, – но все это не относилось к моему будущему. И характерно, что даже и теперь Ты, в сущности, подбадриваешь меня лишь в том случае, когда дело затрагивает и Тебя, касается Твоего самолюбия, задетого мною (например, моим намерением жениться) или из-за меня (например, когда Пепа Пепа – муж Валли, сестры Кафки.

меня ругает). Тогда Ты подбадриваешь меня или напоминаешь о моих достоинствах, указываешь на хорошие партии, на которые я вправе рассчитывать, и безоговорочно осуждаешь Пепу. Не говоря о том, что в мои годы я почти уже глух к подбадриваниям, какой толк от них, если они раздаются, только когда речь идет не обо мне в первую очередь.
А ведь тогда, именно тогда мне во всем необходимо было подбадривание. Меня подавляла сама Твоя телесность. Я вспоминаю, например, как мы иногда раздевались в одной кабине. Я – худой, слабый, узкогрудый, Ты – сильный, большой, широкоплечий. Уже в кабине я казался себе жалким, причем не только в сравнении с Тобой, но в сравнении со всем миром, ибо Ты был для меня мерой всех вещей. Когда же мы выходили из кабины к людям, я, держась за Твою руку, маленький скелет, неуверенный, стоял босиком на досках, боясь воды, неспособный перенять Твои приемы плавания, которые Ты с добрым намерением, но в действительности к моему глубокому посрамлению все время показывал мне, – тогда я впадал в полное отчаяние и весь мой горький опыт великолепно подтверждался этими минутами. Более сносно я чувствовал себя, когда Ты иной раз раздевался первым и мне удавалось остаться одному в кабине и до тех пор оттянуть позор публичного появления, пока Ты не возвращался наконец взглянуть, в чем дело, и не выгонял меня из кабины. Я был благодарен Тебе за то, что Ты, казалось, не замечал моих мучений, к тому же я был горд, что у моего отца такое тело. Кстати, различие между нами и сейчас примерно такое же.
Этому соответствовало и Твое духовное превосходство. Ты сам, собственными силами достиг так много, что испытывал безграничное доверие к собственным суждениям.

В детстве меня это даже не так поражало, как впоследствии, в юности. Сидя в своем кресле, Ты управлял миром. Твои суждения были верными, суждения всякого другого – безумными, сумасбродными, meschugge, Сумасшедший (нем.)

ненормальными. При этом Твоя самоуверенность была столь велика, что для Тебя не обязательно было быть последовательным, – Ты все равно не переставал считать себя правым. Случалось, что Ты не имел мнения по какому-нибудь вопросу, но это значило, что все возможные мнения касательно этого вопроса – все без исключения – неверны. Ты мог, например, ругать чехов, немцев, евреев, причем не только за что-то одно, а за все, и в конце концов никого больше не оставалось, кроме Тебя. Ты приобретал в моих глазах ту загадочность, какой обладают все тираны, чье право основано на их личности, а не на разуме. По крайней мере мне так казалось.
Однако Ты и в самом деле поразительно часто бывал прав по отношению ко мне, в разговоре это было само собою разумеющимся, ибо разговоров между нами почти не происходило, – но и в действительности. Однако и в этом не было ничего особенно непостижимого: ведь все мои мысли находились под Твоим тяжелым гнетом, в том числе и мысли, не совпадающие с Твоими, и в первую очередь именно они. Над всеми этими мнимо независимыми от Тебя мыслями с самого начала тяготело Твое неодобрение; выдержать его до полного и последовательного осуществления замысла было почти невозможно. Я говорю здесь не о каких-то высоких мыслях, а о любой маленькой детской затее. Стоило только увлечься каким-нибудь делом, загореться им, прийти домой и сказать о нем – и ответом были иронический вздох, покачивание головой, постукивание пальцами по столу: «А получше ты ничего не мог придумать?», «Мне бы твои заботы», «Не до того мне», «Ломаного гроша не стоит», «Тоже мне событие!». Конечно, нельзя было требовать от Тебя восторга по поводу каждой детской выдумки, когда Ты жил в хлопотах и заботах. Но не в том дело. Дело, скорее, в том, что из-за противоположности наших характеров и исходя из своих принципов Ты постоянно должен был доставлять такие разочарования ребенку, и эта противоположность постоянно углублялась, так что в конце концов она по привычке давала себя знать даже тогда, когда наши мнения совпадали; в конечном счете эти разочарования ребенка не оставались обычными разочарованиями, а, поскольку все было связано с Твоей всеопределяющей личностью, они задевали самую основу его души. Я не мог сохранить смелость, решительность, уверенность, радость по тому или иному поводу, если Ты был против или если можно было просто предположить Твое неодобрение; а предположить его можно было по отношению, пожалуй, почти ко всему, что бы я ни делал.
Это касалось как мыслей, так и людей. Достаточно было мне проявить хоть сколько-нибудь интереса к человеку – а из-за моего характера это случалось не очень часто, – как Ты, нисколько не щадя моих чувств и не уважая моих суждений, тотчас вмешивался и начинал поносить, чернить, унижать этого человека. Невинные, по – детски чистые люди, как, например, еврейский актер Леви, должны были расплачиваться. Не зная его, Ты сравнил его с каким-то отвратительным паразитом, не помню уже с каким; а как часто Ты без всякого стеснения пускал в ход поговорку о собаках и блохах Поговорку эту Кафка приводит в «Дневниках»: «Ляжешь спать с собаками, встанешь с блохами».

источник и продожение: http://libok.net/writer/922/kniga/12932 … tsu/read/2

Шизофреногенная мать

Это тип матери, поведение которой может привести к шизофрении у ребенка. При этом сама мать, с точки зрения медицины – здорова. Мне чаще приходится работать с детьми подобных матерей. И теперь, когда опыт немного накопился в данной теме, хочется подробнее описать этот феномен и с точки зрения матери, и с точки зрения ребенка.

Часто это добрая и очень заботливая мать. Она много знает, много понимает, у нее все под контролем. Высокая тревожность заставляет ее все продумывать до мелочей. Как бы чего не произошло, ведь мир так опасен.

Своего ребенка она воспринимает как собственность, с которой можно делать все, что угодно. Потребности  и желания ребенка игнорируются, не слышатся.

Для такой матери характерна низкая или полное отсутствие критичности к своему поведению и к реальности вообще. Ребенок должен кушать тогда, когда этого хочет мама. Он должен спать, когда мама решила, что пора. С кем ребенку дружить/не дружить мама знает тоже. Ребенок должен чувствовать то, что нравится маме. Одной из моих клиенток 13 лет мать говорит так:

—       Улыбайся! Что ты такая грустная? Улыбайся, я сказала! – звучит почти как приказ.

Когда девочка пытается улыбаться (из страха, чтобы не вызвать еще большую ярость матери), мать заявляет:

—       Что ты скалишься наигранно! Это оскал, а не улыбка!

Ребенок в такой ситуации чувствует замешательство, от которого недалеко до помешательства…  Такой матери трудно угодить, как ни старайся.

Эта мать точно знает, каким должен быть ребенок и каким не должен. И будет очень мягко, но очень настойчиво добиваться этого соответствия. Любое отклонение ребенка от маминых представлений влечет ярость. Ребенок это чувствует, пугается и пытается соответствовать… Ценою разрушения собственной личности.

Лаской или угрозой ребенка приучают с самого детства рассказывать абсолютно все дорогой мамочке. Ребенок остается под таким же тотальным контролем, как тогда, когда он был в утробе. Мать знает о нем все! Только так она спокойна. А ребенок?

А кого это волнует? Вот так мать «любит» своего ребенка. Уж она-то знает — как она любит своего ребенка! Ведь ребенок – весь смысл ее существования. Она так прямо ребенку с рождения и говорит: «Ты единственная радость в моей жизни!»

А что чувствует ребенок?

Если этот вопрос задать матери,  она даже не будет об этом спрашивать своего ребенка. Она за него знает, что он счастлив. Потому что считает, что с такой мамой он просто обязан быть счастливым!

Так что же ребенок чувствует на самом деле?

Давайте спросим у ребенка.

Настя 20 лет, живет 2 года отдельно от родителей. В терапии 2 месяца. Вот некоторые из ее фраз:

«Я чувствую стыд за свое существование на Земле»

«Я потеряла смысл, меня нет. Я рассыпана на крошки как хлеб, как пыль по всему миру»

« Я постоянно ощущаю присутствие матери, ее всевидящий глаз, будто она сидит у меня на плече и критикует»

« Я не могу расслабиться, чтобы заснуть. Мне постоянно нужно куда-то бежать, что-то делать.»

«Меня нет! Я золотая игрушка своей матери!»

Ребенок у такой матери чувствует себя поглощенным ею. В ее полной власти!

Ребенок шиофреногенной матери может быть очень болезненным. От вирусных заболеваний до тяжелых — типа эпилепсии и шизофрении. При этом тяжелые болезни имеют атипическое течение, что только подтверждает психологическую природу их происхождения.

Болеет ребенок для того, чтобы почувствовать границы своего тела, отдельные от матери. Хотя бы через боль…

У таких детей, а затем взрослых вопрос существования и не-существования ставится ребром. Я есть? Или меня нет? От мыслей о собственной бесполезности, о вопросах бытия и смысла человеческого существования до реальных суицидальных действий.

Такие дети ищут и находят экстремальные занятия, типа паркура, парашютного спорта и тому подобного лишь для того, чтобы почувствовать собственное, отдельное от матери, существование.

Татуировки, жесткий пирсинг тоже сюда. Из желания определить свои отдельные границы.

В любви шизофреногенной матери нет места доверию и чуткости к потребностям другого. А если честно, там нет любви вообще. Есть беспощадная власть с требованиями тотального подчинения представлениям матери об идеальном ребенке, прикрытая лже-заботой и лже-нежностью

Автор: Ирина Рыженко

Контейнерные дети

Недавнее научное исследование повторило опыт 1940-х годов: тогда психологи попросили детей разных возрастов (3,5 и 7 лет) выполнить определенные упражнения. Результаты стали следующими: 5-летний ребенок сегодня выполняет упражнения на уровне тогдашнего 3-летнего малыша, а 7-летний - едва дотягивает до уровня 5-летнего, который жил 60 лет назад». По медицинским нормам 1940-х годов дети должны были сделать первые шаги в возрасте от 8 до 12 месяцев, сегодня возрастные нормы для ходьбы - 12-15 месяцев. Учитывая, что разница на самом деле всего в одном поколении, можно говорить об огромном откате в функциональном развитии.

Я нахожу это явление столь же интересным, сколь же и пугающим. Такому отставанию в развитии нынешних детей находят разные причины: генетические отклонения, особенности процесса родов, тип вскармливания, изменение родительского подхода, недостаток подвижных игр, слишком структурированный уход за детьми и другие. Однако такой фактор как «контейнеризация детей» кажется одной из ключевых и очевидных причин этого процесса. Я занялась исследованием этого феномена, и результаты оказались ошеломительными.

Термин «контейнеризация младенцев» означает «помещение ребенка в детские коляски, автомобильные кресла, стулья для кормления, манежи на несколько часов подряд». Задержка в появлении таких моторных навыков, как умение переворачиваться, сидеть, ползти, ходить, может быть связана именно с продолжительным нахождением детей в таких приспособлениях.

На самом деле родителям рекомендуется ежедневно играть с детьми в игры, которые стимулируют исследовательскую активность. Исследовательская деятельность ребенка в игре - важнейший фактор его развития, поскольку именно в игре происходит исследование собственного тела, окружающей среды, связи самого ребенка с его окружением. Окружающая среда, в свою очередь, предоставляет ребенку стимул для постоянного движения - привлекательные зрительные образы. И наконец, двигательная активность стимулирует мозговую деятельность, которая касается телесного ориентирования в пространстве, работы мышц, синхронизации тактильных и зрительных ощущений.

Многие родители даже не подозревают, как много времени их дети проводят в «контейнерах». В наше время оба родителя работают, расписания - перегружены, а новые технологии стремятся помочь нам сохранить привычный ритм жизни с ребенком в надежной упаковке. Мать, собираясь за покупками, усаживает младенца в автомобильное кресло, одевается сама, устанавливает кресло в машину, доезжает до продуктового магазина и пересаживает ребенка вместе с креслом в тележку для покупок - такой необременительный шопинг. Дальше в обратном порядке - кресло в машину и домой. Удобно, тут сложно спорить, но все чаще матери держат не детские руки, а пластиковые ручки переносок. Со стороны младенца - это снижение двигательной активности, однообразный набор для тактильного исследования, а поле зрения сводится к одному и тому же потолку, иногда по нескольку часов в день.

Чтобы полнее представить себе теорию контейнеризации и сравнить детей нынешнего и прошлого поколений, следует отдельно рассмотреть работу всех сенсорных систем детского организма.
Вестибулярный аппарат - сенсорная система, которая собирает нас «воедино», дает ощущение себя в пространстве; она расположена в полости внутреннего уха. Вестибулярная стимуляция происходит при движении головы в пространстве в прямом, угловом, круговом, обратном направлениях. Иначе говоря, всякий раз, когда совершается движение, в мозг поступает информация о том, где именно находится тело. Из теории контейнеризации следует, что дети, которые слишком много времени проводят в «контейнерах», не получают достаточной практики движений. Таким образом, их чувство уверенности при движении в пространстве - так называемая гравитационная ориентация - не развивается в нужной степени.

Проприоцептивная система оповещает человека о том, в каком положении находится его тело, в каком направлении, с какой скоростью и силой оно движется. Наши мышцы, суставы, связки посылают сообщения в мозговой центр всякий раз, когда сжимаются, сгибаются, распрямляются или растягиваются - это дает нам «ощущение положения». Дети в «контейнерах» либо постоянно пребывают в одном и том же положении, либо могут совершать движения только в одной плоскости; ограниченное пространство большинства приспособлений не позволяет кардинально изменить позу и активно задействовать мышцы. В обычной обстановке дети совершают йогоподобные движения, когда учатся переворачиваться, ползать и ходить; в манеже и автокресле такая «гимнастика ума и тела» не возможна.

Тактильная сенсорная система дает нам представление о температуре и текстуре окружающего мира. Она предупреждает нас об опасностях и создает так называемые телесные границы. Тактильная система ребенка «из контейнера» определенно не получает достаточной внешней стимуляции ввиду долгого нахождения в неизменном пространстве.
Зрительная сенсорная система задействует одновременно левое и правое полушария головного мозга для развития зрительно-пространственного восприятия. Помимо остроты зрения, которая часто считается первоочередным навыком, большое значение имеют также оценка освещения, нахождение сходств и различий в образах, умение проследить движущийся объект и оценить его положение в пространстве. Продолжительное нахождение ребенка в «контейнере» может негативно повлиять на эту сторону развития, так как ребенку не предлагается достаточный выбор визуальных раздражителей.
Развитие всех этих сенсорных систем необходимо для овладения в дальнейшем всеми физическими умениями и навыками. Дети должны интерпретировать сигналы вестибулярной системы для развития контроля над положением тела, умения различать право и лево, «вверх» и «вниз», «впереди» и «сзади». Проприоцептивная система позволяет принимать нужные положения тела, совершать основные движения, дозировать силу захвата предметов и регулировать мышечные усилия при совершении каждодневных действий. Развитая тактильная система дает возможность оценить форму, размер, очертание предмета, распознавать материалы и текстуры, узнавать их при контакте с кожей; она позволяет ребенку привыкнуть к одежде на своем теле, к неожиданным прикосновениям, к стрижке волос и походам к зубному врачу. Наконец, зрительная система дает не только остроту зрения, но и глубину восприятия, задержку взгляда, периферическое зрение и «бег» глазами. Эти навыки необходимы для безопасного передвижения и ориентирования в пространстве.

Если вспомнить, как растили детей два поколения назад, можно отметить, что тогдашние малыши имели куда больше возможности и необходимости двигаться и наблюдать за миром с разных углов и положений. Скорее всего, 60 лет назад мама делала все привычные дела с ребенком на руках: поле зрения для младенца было определенно более разнообразным, ведь мама должна была постоянно менять руку, держащую малыша, или пересаживать его на бедро. Таким образом, вестибулярный аппарат и проприоцептивная система ребенка подвергались постоянной стимуляции благодаря движениям матери. Ношение ребенка на себе дает ему возможность испытывать зрительные, тактильные ощущения - прикосновения, тепло, холод, различные звуки, а также безопасность, которую дает близость мамы. Все это вносит вклад в развитие вестибулярной сенсорной системы. Ребенок изучает мир с разных сторон не только благодаря смене положений тела, но постоянно то приближаясь, то удаляясь от окружающих объектов вместе с матерью. Тактильная система развивается благодаря постоянным прикосновениям, разнице в силе и ритме касаний.

Ношение ребенка (на руках или в эргономичной переноске) дает сенсорным сигналам от окружающей среды возможность естественным образом поступать к нервной системе ребенка, тогда как «контейнеры» не пропускают большую часть этих импульсов.
Варианты «постоянно носить» или «оставить без присмотра» определенно не решат проблему контейнеризации. Для полноценного развития необходима умеренность во всем; ребенку одинаково важны и ношение на руках, и выкладывание на животик, и ползание, и спокойный отдых, даже и в «контейнере». Детские приспособления дают удобство и безопасность, но их постоянное и неограниченное использование очевидно вносит свою печальную лепту в регресс новых поколений.

Автор: Брэнди Брейтбеч - выпускница Университета Северной Дакоты (США), имеет степень магистра эрготерапии (терапии деятельностью). Лицензированный эрготерапевт, специализация: сенсорная интеграция.

перевод Катерины Цывылевой

Отредактировано Ирина (2016-11-26 15:43:17)

Почему мы не помним себя в младенческом возрасте

Детская фотография из прошлого

Младенцы впитывают информацию как губка - почему же тогда у нас уходит столько времени на формирование первого воспоминания о себе? Обозреватель BBC Future решил выяснить причину этого явления.

Вы встретились за обедом с людьми, которых вы знаете уже достаточно давно. Вы вместе устраивали праздники, отмечали дни рождения, ходили в парк, с удовольствием поглощали мороженое и даже ездили с ними в отпуск.
Между прочим, эти люди - ваши родители - потратили на вас немало денег за все эти годы. Проблема в том, что вы этого не помните.
Большинство из нас совершенно не помнит первые несколько лет своей жизни: с самого ответственного момента - появления на свет - до первых шагов, первых слов, а то и до детского сада.

Вы правда всё это знаете или прочитали в интернете?

Почему, едва перешагнув через порог, мы забываем, куда шли

Летологика: когда слово вертится на языке

Даже после того, как у нас в голове появляется драгоценное первое воспоминание, следующие "зарубки в памяти" получаются редкими и обрывочными вплоть до более старшего возраста.
С чем это связано? Зияющий провал в биографии детей огорчает родителей и на протяжении вот уже нескольких десятилетий ставит в тупик психологов, неврологов и лингвистов.

Отец психоанализа Зигмунд Фрейд, который более ста лет назад ввел в оборот термин "младенческая амнезия", и вовсе был одержим этой темой.
Исследуя этот ментальный вакуум, невольно задаешься интересными вопросами. Соответствует ли наше первое воспоминание действительности или оно выдумано? Помним ли мы сами события или только их вербальное описание?
И можно ли однажды вспомнить все то, что как будто не сохранилось в нашей памяти?

Дети впитывают информацию как губка - невероятными темпами, но при этом не могут ясно запомнить то, что с ними происходит

Дети впитывают информацию как губка - невероятными темпами, но при этом не могут ясно запомнить то, что с ними происходит
Это явление вдвойне загадочно, поскольку во всем остальном младенцы впитывают новую информацию как губка, ежесекундно формируя по 700 новых нейронных связей и пуская в ход навыки изучения языков, которым мог бы позавидовать любой полиглот.

Судя по данным последних исследований, ребенок начинает тренировать мозг еще в утробе матери.
Но и у взрослых информация со временем утрачивается, если не предпринимать попыток сохранить ее. Поэтому одно из объяснений состоит в том, что младенческая амнезия является всего лишь следствием естественного процесса забывания событий, имевших место в течение нашей жизни.

Некоторые люди помнят, что с ними было в два года, а у некоторых не сохранилось никаких воспоминаний о себе вплоть до возраста 7-8 лет
Ответ на этот вопрос можно найти в работе жившего в XIX веке немецкого психолога Германа Эббингауза, который провел ряд новаторских исследований на себе самом, чтобы выявить пределы человеческой памяти.

Для того чтобы сделать свой мозг в начале эксперимента подобным чистому листу, он придумал использовать бессмысленные ряды слогов - слова, составленные наобум из случайно подобранных букв, такие как "каг" или "сланс", - и принялся запоминать тысячи таких буквосочетаний.

Составленная им по итогам опыта кривая забывания свидетельствует о наличии поразительно быстрого спада в способности человека вспомнить выученное: в отсутствие особых усилий человеческий мозг отсеивает половину всех новых знаний в течение часа.
К 30-му дню человек помнит лишь 2-3% того, что учил.

Один из самых важных выводов Эббингауза заключается в том, что такое забывание информации вполне предсказуемо. Чтобы выяснить, насколько память младенца отличается от памяти взрослого человека, достаточно просто сравнить графики.
В 1980-х годах, произведя соответствующие подсчеты, ученые установили, что человек помнит на удивление мало событий, имевших место в его жизни в период с рождения до шести-семилетнего возраста. Очевидно, тут кроется что-то еще.
Формирование и развитие нашей памяти может определяться культурными особенностямиImage copyrightSIMPLEINSOMNIA/FLICKR/CC-BY-2.0