10 ошибок воспитания дочери

Психолог Михаил Лабковский о серьезных ошибках, которые совершают многие мамы, и о том, как подобное воспитание сказывается впоследствии на жизни и психике дочерей.

Самая серьезная ошибка, которую совершают многие мамы и бабушки, воспитывая дочь и,соответственно, внучку — это программируют ее на некий обязательный набор навыков и качеств, которыми та должна обладать.

«Ты должна быть милой», «Ты должна быть покладистой», «Ты должна нравиться», «Ты должна научиться готовить», «Ты должна». В самом умении готовить нет ничего плохого, но у девочки формируется ущербное мышление: ты будешь иметь ценность, только если будешь соответствовать набору критериев.

Тут гораздо эффективнее и без травм для психики сработает личный пример: давай вместе сварим вкусный суп. Давай вместе уберемся дома. Давай вместе выберем тебе прическу. Видя, как мама что-то делает и получает от этого удовольствие, дочка захочет научиться этому. И напротив, если мама ненавидит какое-то дело, то сколько бы она ни повторяла, что этому надо учиться, у девочки будет подсознательное отторжение к процессу. А на самом деле всему, чему нужно, девочка все равно научится рано или поздно. Когда ей самой это станет необходимо.

Вторая ошибка, которая часто встречается в воспитании дочерей — это тяжелое, осуждающее отношение к мужчинам и сексу, которое ей транслируется матерью.

«Им всем одного надо», «Смотри, поматросит и бросит», «Главное — в подоле не принеси», «Ты должна быть недоступной». В результате девочка растет с ощущением, что мужчины — это агрессоры и насильники, что секс — это что-то грязное и плохое, чего стоит избегать.

При этом ее тело с возрастом начнет посылать ей сигналы, начнут бушевать гормоны, и это внутреннее противоречие между запретом, исходящим от матери, и желанием, идущим изнутри, тоже очень травматично.

Третья ошибка, которая удивительным образом контрастирует со второй — ближе к 20 годам девочке сообщают, что ее формула счастья состоит из «выйти замуж и родить». Причем в идеале — до 25 лет, иначе будет поздно. Вдумайтесь: сначала в детстве ей говорили, что она должна (список), чтобы выйти замуж и стать мамой, потом несколько лет ей транслировали мысль о том, что мужики — козлы, а секс — грязь, и вот снова: выйди замуж и роди. Это парадоксально, но часто именно такие противоречивые установки матери озвучивают дочерям. Результатом становится страх перед отношениями как таковыми. И серьезно возрастает риск потери себя, потери связи со своими желаниями и осознания,чего же на самом деле хочет девушка.

     

Четвертая ошибка — это гиперопека. Сейчас это большая беда, матери все чаще привязывают дочерей к себе и окружают таким количеством запретов, что страшно становится.

Гулять не ходи, с этими не дружи, звони мне каждые полчаса, где ты находишься, почему опоздала на 3 минуты. Девочкам не дают никакой свободы, не дают права принимать решения, потому что эти решения могут оказаться ошибочными.

Но это нормально! В 14−16 лет у нормального подростка идет процесс сепарации, он хочет все решать сам, и (за исключением вопросов жизни и здоровья) ему нужно давать такую возможность. Потому, что если девочка вырастет под маминым каблуком, она утвердится в мысли, что она существо второго сорта, неспособное к автономному существованию, и за нее все и всегда будут решать другие люди.

Пятая ошибка — формирование негативного образа отца. Неважно, присутствует отец в семье или мать растит ребенка без его участия, недопустимо превращать отца в демона.

Нельзя говорить ребенку, что его недостатки — это дурная наследственность по отцовской линии. Нельзя очернять отца, каким бы тот ни был. Если он и на самом деле был «козел», то матери стоит признать и свою долю ответственности за то, что она выбрала именно этого человека в отцы своему ребенку.

Это была ошибка, поэтому родители расстались, но нельзя перевешивать на девочку ответственность за того, кто принял участие в зачатии. Она тут точно не виновата.

       

Шестая ошибка — телесные наказания. Конечно, бить нельзя никаких детей, никогда, но стоит признать, что девочек это травмирует сильнее. Психологически девочка быстрее скатывается с нормальной самооценки в позицию униженного и подчиненного. А если физическое наказание исходит от отца — это почти наверняка приведет к тому, что в партнеры девочка будет выбирать агрессоров.

Седьмая ошибка — недохваливание. Дочка должна расти, постоянно слыша, что она самая красивая, самая любимая, самая способная, самая-самая. Это сформирует здоровую, нормальную самооценку. Это поможет девочке вырасти с чувством довольства собой, принятия себя, любви к себе. Это залог ее счастливого будущего.

         

Восьмая ошибка — выяснение отношений при дочери. Никогда родители не должны устраивать ссоры при детях, это просто недопустимо. Особенно если речь идет о личных качествах матери и отца, взаимных обвинениях. Ребенок не должен этого видеть. А если уж так случилось, оба родителя должны извиниться и объяснить, что не совладали с чувствами, поссорились и уже помирились, и главное — ребенок тут ни при чем.

Девятая ошибка — неверное проживание пубертата девочки. Тут две крайности: разрешить все, лишь бы не потерять контакт, и запретить все, чтобы «не упустить». Как говорится, оба хуже.

Единственный способ преодолеть этот трудный для всех период без жертв — твердость и доброжелательность. Твердость — в отстаивании границ дозволенного, доброжелательность — в общении.

Для девочек в этом возрасте особенно важно, чтобы с ними много говорили, расспрашивали, отвечали на идиотские вопросы, делились своими воспоминаниями. И реагировать спокойнее, и никогда не использовать эти разговоры против ребенка. Если этого не сделать сейчас — близости уже не будет никогда,а выросшая дочь скажет: «Я никогда не доверяла матери».

       
Наконец, последняя ошибка — неверная установка на жизнь. Девочкам ни в коем случае нельзя говорить, что ее жизнь обязана включать некие пункты. Замуж, родить, похудеть, не растолстеть и так далее. Девочку надо настраивать на самореализацию, на умение слушать себя, на возможность заниматься тем, что ей нравится, что у нее получается, на удовольствие от самой себя, независимость от чужих оценок и общественного мнения. Тогда вырастет счастливая, красивая, уверенная в себе, готовая к полноценным партнерским отношениям женщина.

Источник: У ДУба

Отредактировано Алла (2016-07-03 14:28:08)

Почему мы не помним себя в младенческом возрасте

Детская фотография из прошлого

Младенцы впитывают информацию как губка - почему же тогда у нас уходит столько времени на формирование первого воспоминания о себе? Обозреватель BBC Future решил выяснить причину этого явления.

Вы встретились за обедом с людьми, которых вы знаете уже достаточно давно. Вы вместе устраивали праздники, отмечали дни рождения, ходили в парк, с удовольствием поглощали мороженое и даже ездили с ними в отпуск.
Между прочим, эти люди - ваши родители - потратили на вас немало денег за все эти годы. Проблема в том, что вы этого не помните.
Большинство из нас совершенно не помнит первые несколько лет своей жизни: с самого ответственного момента - появления на свет - до первых шагов, первых слов, а то и до детского сада.

Вы правда всё это знаете или прочитали в интернете?

Почему, едва перешагнув через порог, мы забываем, куда шли

Летологика: когда слово вертится на языке

Даже после того, как у нас в голове появляется драгоценное первое воспоминание, следующие "зарубки в памяти" получаются редкими и обрывочными вплоть до более старшего возраста.
С чем это связано? Зияющий провал в биографии детей огорчает родителей и на протяжении вот уже нескольких десятилетий ставит в тупик психологов, неврологов и лингвистов.

Отец психоанализа Зигмунд Фрейд, который более ста лет назад ввел в оборот термин "младенческая амнезия", и вовсе был одержим этой темой.
Исследуя этот ментальный вакуум, невольно задаешься интересными вопросами. Соответствует ли наше первое воспоминание действительности или оно выдумано? Помним ли мы сами события или только их вербальное описание?
И можно ли однажды вспомнить все то, что как будто не сохранилось в нашей памяти?

Дети впитывают информацию как губка - невероятными темпами, но при этом не могут ясно запомнить то, что с ними происходит

Дети впитывают информацию как губка - невероятными темпами, но при этом не могут ясно запомнить то, что с ними происходит
Это явление вдвойне загадочно, поскольку во всем остальном младенцы впитывают новую информацию как губка, ежесекундно формируя по 700 новых нейронных связей и пуская в ход навыки изучения языков, которым мог бы позавидовать любой полиглот.

Судя по данным последних исследований, ребенок начинает тренировать мозг еще в утробе матери.
Но и у взрослых информация со временем утрачивается, если не предпринимать попыток сохранить ее. Поэтому одно из объяснений состоит в том, что младенческая амнезия является всего лишь следствием естественного процесса забывания событий, имевших место в течение нашей жизни.

Некоторые люди помнят, что с ними было в два года, а у некоторых не сохранилось никаких воспоминаний о себе вплоть до возраста 7-8 лет
Ответ на этот вопрос можно найти в работе жившего в XIX веке немецкого психолога Германа Эббингауза, который провел ряд новаторских исследований на себе самом, чтобы выявить пределы человеческой памяти.

Для того чтобы сделать свой мозг в начале эксперимента подобным чистому листу, он придумал использовать бессмысленные ряды слогов - слова, составленные наобум из случайно подобранных букв, такие как "каг" или "сланс", - и принялся запоминать тысячи таких буквосочетаний.

Составленная им по итогам опыта кривая забывания свидетельствует о наличии поразительно быстрого спада в способности человека вспомнить выученное: в отсутствие особых усилий человеческий мозг отсеивает половину всех новых знаний в течение часа.
К 30-му дню человек помнит лишь 2-3% того, что учил.

Один из самых важных выводов Эббингауза заключается в том, что такое забывание информации вполне предсказуемо. Чтобы выяснить, насколько память младенца отличается от памяти взрослого человека, достаточно просто сравнить графики.
В 1980-х годах, произведя соответствующие подсчеты, ученые установили, что человек помнит на удивление мало событий, имевших место в его жизни в период с рождения до шести-семилетнего возраста. Очевидно, тут кроется что-то еще.
Формирование и развитие нашей памяти может определяться культурными особенностямиImage copyrightSIMPLEINSOMNIA/FLICKR/CC-BY-2.0

окончание

"Это средоточие нашей способности к обучению и запоминанию. Если бы не гиппокамп, я бы потом не смог вспомнить нашу беседу", - поясняет Джеффри Фейген, который исследует вопросы, связанные с памятью и обучением, в Университете Сент-Джонс (США).
Интересно, однако, отметить, что пациент с травмой гиппокампа мог тем не менее усваивать другие виды информации - в точности как младенец.
Когда ученые попросили его срисовать пятиконечную звезду по ее отражению в зеркале (это сложнее, чем кажется!), он совершенствовался с каждой попыткой, хотя ему всякий раз казалось, будто он рисует ее впервые.
Возможно, в раннем возрасте гиппокамп просто недостаточно развит для формирования полноценных воспоминаний о происходящих событиях.

В течение первых нескольких лет жизни у детенышей обезьяны, крысят и детей к гиппокампу продолжают добавляться нейроны, и в младенческом возрасте никто из них не способен запоминать что-либо надолго.
При этом, по-видимому, как только организм перестает создавать новые нейроны, они внезапно приобретают эту способность. "У маленьких детей и младенцев гиппокамп развит очень слабо", - говорит Фейген.
Но означает ли это, что в недоразвитом состоянии гиппокамп со временем теряет накопленные воспоминания? Или же они не формируются вовсе?
Свои ранние воспоминания не всегда можно считать точными - иногда они видоизменяются по итогам обсуждения того или иного события

Свои ранние воспоминания не всегда можно считать точными - иногда они видоизменяются по итогам обсуждения того или иного события
Поскольку события, имевшие место в детстве, могут продолжать влиять на наше поведение еще долго после того, как мы о них забываем, некоторые психологи полагают, что они наверняка остаются в нашей памяти.
"Возможно, воспоминания хранятся в каком-нибудь месте, которое сейчас недоступно, но это очень сложно доказать эмпирическим путем", - поясняет Фейген.
Впрочем, не следует чересчур доверять и тому, что мы помним о той поре, - не исключено, что наши детские воспоминания во многом ложны и мы помним события, которые никогда с нами не происходили.
Элизабет Лофтес, психолог из Калифорнийского университета в городе Ирвайне (США) посвятила свои научные изыскания именно этой теме.

"Люди могут подхватывать идеи и начинать их визуализировать, в результате чего они становятся неотличимы от воспоминаний", - рассказывает она.

Воображаемые события

Лофтес и сама не понаслышке знает, как это бывает. Когда ей было 16 лет, ее мать утонула в бассейне.

Спустя много лет одна родственница убедила ее в том, будто именно она обнаружила всплывшее тело.

На Лофтес нахлынули "воспоминания", однако через неделю та же родственница перезвонила ей и объяснила, что ошиблась, - труп нашел кто-то другой.
Конечно, никому не понравится услышать, что его воспоминания ненастоящие. Лофтес понимала, что ей нужны бесспорные доказательства, чтобы убедить сомневающихся.
Еще в 1980-е годы она набрала добровольцев для исследования и сама начала подбрасывать им "воспоминания".
Самая большая загадка состоит не в том, почему мы не помним свое ранее детство, а в том, можно ли вообще верить нашим воспоминаниям
Лофтес придумала изощренную ложь о детской травме, которую они якобы получили, потерявшись в магазине, где их потом нашла какая-то добрая старушка и отвела к родителям. Для большей правдоподобности она приплела к рассказу членов семьи.

"Мы говорили участникам исследования: 'Мы пообщались с вашей матерью, и она рассказала нам о том, что с вами случилось'".
Почти треть испытуемых попалась в расставленную ловушку: некоторые умудрились "вспомнить" это событие во всех подробностях.
На самом деле, иногда мы бываем более уверены в точности своих воображаемых воспоминаний, чем в тех событиях, которые имели место на самом деле.
И даже если ваши воспоминания основаны на реальных событиях, вполне возможно, они были впоследствии переформулированы и переформатированы с учетом бесед о событии, а не собственных воспоминаний о нем.
Помните, когда вы подумали, как весело будет превратить свою сестру в зебру с помощью несмываемого фломастера? Или вы просто видели это на семейном видео?

А этот потрясающий торт, который мама испекла, когда вам исполнилось три года? Может быть, вам рассказал о нем старший брат?
Пожалуй, самая большая загадка состоит не в том, почему мы не помним свое ранее детство, а в том, можно ли вообще верить нашим воспоминаниям.

НИКОГДА не делитесь своими эмоциями с детьми!

Превосходная статья!
 

Одна из главных задач мамы — это помочь ребёнку справиться с его эмоциями. Научить обращаться с ними, забрать лишнее, принять, помочь переварить то, что он переварить может. Называется это «контейнированием». То есть мама должна стать некоей ёмкостью, которая сможет детские эмоции принимать, складывать, перерабатывать. А эмоции у ребёнка возникают постоянно, управлять ими ему очень сложно, в непереработанном виде жить они откровенно мешают.

Но именно эта функция часто мамами не признается, не выполняется, игнорируется, считается лишней. К сожалению, далеко не всегда детские эмоции мамой расцениваются как приятные, приемлемые и важные. И не всегда мама считает, что должна как-то помочь, и конечно, часто считает это мелочью.

Я столько раз слышала от мам, пап, бабушек и дедушек такие вещи как:
•Чего ты рыдаешь! Тоже мне проблема!
•Долго ты мамке под юбку прятаться будешь?
•Настоящие мужики не плачут!
•Чего его успокаивать, это просто манипуляции!
•Вытри свои сопли, ты же взрослый уже!
•А мы тебе говорили, не лезь!
•Иди ной в другое место!

Я и за собой иногда ловлю нечто подобное, мол, сам воду разлил, сам же и поскользнулся. И сразу говорю себе «стоп».

Моя функция какова? Помочь ребенку справиться с эмоциями. Точка. Я — контейнер! Я не оцениваю, я просто принимаю. Это важно и для ребенка, и для меня.

Зачем нужен контейнер?

Чтобы ребёнку развиваться гармонично, его необходимо своевременно освобождать от груза эмоций, так будет легче двигаться вперёд. Иначе эмоции как балласт, будут мешать ему двигаться дальше. Чтобы у ребенка не было ощущения, что этого он чувствовать не должен, в этом месте чувства должны быть только такими, а вот это вообще под запретом. Чтобы не тратить силы на то, чтобы делать вид, что ты не чувствуешь то, что чувствуешь, или чувствуешь то, чего на самом деле не чувствуешь. Чтобы быть искренним с самим собой и понимать себя.

Эмоции – это некий побочный продукт жизнедеятельности, их стоит проживать и отпускать, а не копить внутри себя. Иначе минутные раздражительности станут постоянным агрессивным фоном. Чтобы вспышки грусти не превращались в постоянную депрессию.

Что будет если очень долго не ходить в туалет по этическим соображениям? Примерно то же самое будет с человеком, который не может выпустить «переваренные» эмоции из собственного сердца. И база взаимоотношений ребенка с эмоциями закладывается в детские годы.

Если же эмоции делить на плохие и хорошие, не помогать ребенку с ними справиться, не забирать все накопленное, а иногда ещё и складывать в ребенка свои взрослые переживания — что мы получим в итоге?

Если растёт мальчик, то в этих условиях он становится неспособным давать эмоциональную защиту жене. Он будет бояться её эмоций в любом виде, не сможет слушать её переживания, впадая в агрессию или депрессию. Особенно, если сыну приходилось выслушивать эмоции собственной матери (что для ребёнка любого пола невыносимо).

Сложно будет ему переживать и эмоциональные проявления собственных детей. Это причиняет просто нестерпимую боль, и источник этой боли хочется заткнуть любой ценой. А о том, что ты этого человека любишь, уже не вспомнить. На это потом многие женщины жалуются — муж черствый и не выносит слез, плохого настроения, не поддерживает.

Если растёт девочка, то мы можем получить в итоге хорошую и правильную женщину, позитивную, продуктивную — на внешнем уровне. Но внутри это будет законченный невротик, который в любом случае остаётся недоволен собой. Сделала то, что просили, но не хотела — чувство опустошенности и депрессия. Отказала — чувство вины. Нет ситуаций, когда она сама собой довольна.

С эмоциями своими ей пойти некуда, она их мало понимает, а значит, и объяснить не может так, чтобы никого не ранить. Из неё это выходит только в форме крика, истерики на ровном месте или остаётся внутри — болезнями. Так как она сама не позволяет себе этого всего чувствовать, то и муж ей достанется такой, который женские эмоции терпеть не может. И детям её тоже не позавидуешь — как бы ни любила, стать для них контейнером она не сможет. И все продолжится.

Как выглядит это самое контейнирование?

Для примера простая ситуация. Ребёнок залез на дерево, упал и ударился. Может быть, нет даже ссадин, но ему больно. Он зовёт маму.

Мама, внутри которой есть место для принятия эмоций ребёнка сразу возьмёт его на руки, обнимет, пожалеет, приголубит, подует на место ушиба. Пара минут — ребёнок как новенький бежит по делам. Боль уходит быстро, малыш так же быстро насыщается и успокаивается.

Мама, которая уже полна разными эмоциями — своими и чужими — и не может с ними справиться, сперва отругает, накричит, вставит что-то про «я же говорила — не лезь!». Сама не зная почему.  На автомате. После, может быть, пожалеет (хоть и недолго), а может быть, ограничится фразами: «да ничего страшного, не так уж и больно, до свадьбы заживёт». В этом случае ребёнок плачет дольше, громче, чем маму ещё больше раздражает. Или переходит на фоновое нытье. Легче никому не становится.

Разница между первой и второй мамой не только в реакциях, но и в чувствах, ими испытываемых. Одна  внутри полна и спокойна, поэтому может приручить маленький ветерок событий своим штилем. Другая — изначально напряжена, раздражена и взбудоражена. Поэтому любое внешнее колебание выводит её из себя достаточно сильно, вызывает бурю внутри. Её можно понять — ей и правда тяжело. Она переполнена, не может она быть контейнером.

Почему у нас не получается принимать эмоции детей?

1. Мы сами перегружены эмоциями и не умеем с ними справляться.Неплохо было бы ввести в школе предмет — «наши эмоции и что с ними делать». Неплохо было бы в детстве давать инструменты самопомощи. А ещё лучше было бы начать помогать самим себе. Учиться, практиковаться.

2. В детские годы у нас не было такого контейнера. Да, ещё раз вспомним, какими вырастают девочки и мальчики без таких контейнеров для эмоций — узнаем в этом себя и супруга. И понимаем, какой фронт работ нам предстоит.

3. Нам некуда все это деть — переварить не можем, наши эмоции тоже никому не нужны. В наших семьях нет выстроенных гармонично дымоходов, когда младшие отдают эмоции старшим, а старшие переваривают и отдают дальше. Ни в нашем детском опыте такого нет, ни с мужем такое не случается (еще раз вспомним, какими вырастают мальчики, эмоции которых никто не забирал). Наставников у нас тоже нет. Культуры обращения с эмоциями тоже. Что остаётся? Жить как умеем, терпеть сквозь зубы.

4. Мы собираем негативные эмоции тут и там. Как специально. Странное дело, имея внутри огромную кучу всего тяжелого, мы зачем-то ещё ходим и собираем отовсюду негатив. Смотрим телевизор, читаем газеты, ввязываемся в споры. Получаем новую порцию негативных эмоций, которую опять же не способны переварить. Еще больше перегружаемся.

Это исходные данные, которые есть почти у каждой из нас, мало кому повезло иметь мудрых родителей, которые умеют обращаться с эмоциями.

Как же стать тем самым контейнером?

1. Разобраться со своими эмоциями, накопленными за 20-30-40 лет. В помощь — любые техники. Письма, дневники, медитации, тренинги, телесные практики, исповеди — все что угодно. Лишь бы внутри начало расслабляться. Еще раз скажу, что на сайте есть статья с 41 способом проживания эмоций.

2. Никогда — слышите? — НИКОГДА не делиться эмоциями с детьми. Даже если детям 10-15-20-30 лет. Не вываливайте на них свои проблемы, страхи, беспокойства и прочее. Это табу. Лучше расскажите подругам, мужу, бумаге, родителям, дереву или в молитве. Но никогда — ребёнку!

3. Перестать принимать эмоции тех, кого вы слушать не должны. В первую очередь — родителей. Если они пытаются сливать вам негатив, рассказывая о своих отношениях, трудностях, проблемах. Переводите в шутку, когда слышите песню мамы «твой отец совсем меня доканал». Меняйте тему разговора, иногда прекращайте его. А то хорошей дочки репутацию заработаете, но собственным детям дать снова будет нечего.

4. Найти для себя точки выхода эмоций. Людей, которым можно рассказать что-то. Это могут быть наставники, подруги, родители. Найдите форму, в которой хотя бы часть самых сложных эмоций сможет принимать супруг. Понемногу тренируйтесь открывать свое сердце мужу так, чтобы вам обоим было не так больно. И не накапливайте. Пусть ваш сосуд переживаний всегда будет хотя бы наполовину пуст.

5. Не собирать негатив! В этом мире его очень много, но вам-то это зачем? Уберите из своей жизни источники информации, которая несёт только стресс.

6. Приучить себя сперва давать ребенку поддержку и заботу. И только потом читать нотации, если захочется. Очень трудно закрыть свой рот, когда вроде как ребёнок сам виноват в том, что случилось и «я же тебе говорила»! Попробуйте — и увидите результат.

7. Захотеть и понять важность своей родительской функции. Ради этого можно пожертвовать какими-то другими родительскими функциями, чтобы силы оставались и на то, чтобы быть самым лучшим контейнером.

И отдельно хочется остановиться на важном пункте о том, чтобы не сливать эмоции своим детям. Я знаю, как иной раз хочется высказаться, а рядом никого нет, так и подмывает сказать что-то едкое про мужа или вылить на него какую-то проблему. Но результат будет достаточно серьёзный и тяжелый – для вас обоих.

Не сливать негатив детям не означает делать вид, что ты биоробот, и у тебя нет негативных эмоций и никогда не бывает. Это означает соблюдать иерархию, оставаться прибежищем ребенка и не пытаться его использовать как сливную канаву.

Эмоции передаются от младших старшим, тогда это всем на благо и никому не вредит.

Давайте разберемся, что же приемлемо в отношениях с ребенком, а что – нет.

Что такое слив негатива?
•Вы поругались с мужем, по этому поводу вы очень сильно переживаете. Подходит ваш ребёнок, и вы на ровном месте или из-за незначительной ерунды начинаете на него орать. Или, если ребёнок постарше, вы начинаете ему рассказывать: «Папа твой такой, папа сякой, а я бедная несчастная, мучаюсь с ним столько лет!»
•У вас проблемы на работе. Вас прессует начальство, мучают клиенты или коллеги, напряжение очень высокое. И вот вы приходите домой и либо орете на детей, либо вываливаете им — «а вот я ему, а он мне, а ситуация такая, как меня эта работа достала, но сделать ничего не могу…». И все вываливаете на голову ребёнка.
•Вы болеете. Вам какой-нибудь страшный диагноз поставили, вы боитесь. И вот вы идёте к ребёнку и высказываетесь ему. Где болит, как болит, какой диагноз, какой прогноз, какие страхи. И добавляете: «ой, если я умру, как же ты без меня будешь!». А еще: «ох, не расстраивай меня так, а то у меня опять приступ сердечный будет».
•У вас сложные отношения с мамой мужа, и когда она уходит, вы ребёнку начинаете говорить, что бабушка плохая, слушать её не нужно, она вообще ему не бабушка, а так.
•Вы с отцом ребёнка в разводе, и когда ребёнок спрашивает о папе, вы ему начинаете рассказывать о том, какой отец козел, как он вас бросил, как гулял по женщинам, пил, сколько гадостей сделал, что ребенком никогда не интересовался, что алименты не платил и так далее.
•У вас просто тяжелый день — и вы опять же на ребенка орете или рассказываете ему в подробностях, как все трудно, ужасно и невыносимо.

И так далее. Критерии просты:
•Ваши эмоции никак не связаны с ребёнком и его поведением. Вам просто плохо и хочется куда-то это вылить. Ребенок в данном случае попался под руку, он удобен тем, что ему некуда от вас деться.
•Ребенок не может никак вам помочь и решить вашу проблему. Для него это просто некая катастрофа, которая его очень беспокоит, но сделать он ничего не может, испытывая в этом случае только бессилие и депрессию. Ваш выплеск эмоций приводит только к тому, что у ребёнка повышается тревожность и ухудшаются отношения с миром, отцом и вами.

Если это так, то мы получаем обычный слив негативных эмоций, деструктивный для психики ребенка выплеск, который может очень сильно повлиять на него в дальнейшем.

Я вспоминаю историю, которую рассказала мне один психолог. На ее тренинге была женщина, лет сорока. И вот она стала рассказывать свою детскую историю:

«Моя бабушка каждый день надевала на меня белые гольфики. И хотя я целый день на улице гуляла, пачкать их было нельзя. Как и платье. Бабушка говорила, что ее сердце не выдержит, и она умрет. Я очень этого боялась, и иногда стирала свою одежду у подружек, чтобы бабушку не расстраивать.

То же самое бабушка говорила, если я задерживалась, если получала тройку, если не слушалась ее или не помогала ей по дому. Я больше всего в мире боялась, что бабушка умрет – и все это из-за меня»

И постепенно женщина перешла на крик:

«Мне сорок лет. Я законченный невротик. Я не замужем, у меня нет детей. А бабка до сих пор жива!!!»

Это грустная история о том, как поведение одного взрослого способно повлиять на формирование психики ребенка.

Мама — живая

Но при этом вы можете и даже должны показывать ребёнку своим примером, как справляться с эмоциями. Показывать, что и вам бывает грустно, тяжело.

А то не совсем живая мама, которая никогда не сердится, не устаёт и в туалет не ходит — это образ, с которым невозможны близкие отношения.

Ребёнок же не слеп, он видит что с вами что-то не так, что у вас плохое настроение, а вы сверху наклеиваете неестественную улыбку и делаете вид, что все хорошо. Как он тогда может вам верить? И как он сможет тогда свои собственные эмоции осознавать, принимать и проживать?

Какие же эмоции мы ребёнку можем и должны показывать?

•Дорогой, я устала на работе, полежу отдохну немного.
•Сынок, я расстроилась, что вы с братом подрались.
•Доченька, у меня сегодня был трудный день, давай просто полежим вместе в кроватке.
•Я плачу, потому что ты ударил меня больно.
•Мы почитаем книгу чуть позже, когда мама отдохнёт.
•Я заболела, мне нужно полежать. Ты можешь принести мне водички, сделать массаж головы.

Критерии те же самые, Но в данном случае ребёнок может для вас что-то сделать и ему понятно, что именно. Это нечто житейское, не фатальное, решаемое.

Ваши эмоции либо связаны с ним напрямую — и тогда он понимает, как изменить своё поведение. Либо они не связаны с ним – но вы это явно обозначаете и не даёте лишних подробностей. Просто — я устала, я немного расстроена, злюсь, переживаю. Без деталей! Почему без? Потому что ребёнку все это знать не нужно, ему это не будет полезно. Даже наоборот. Мама-нытик и жертва всего чего только можно не даёт ребёнку силы жить. Да и смысла тоже.

Обозначая кратко свои эмоции, вы показываете, что иметь их — это нормально. Что у всех это бывает, что они бывают разные, с ними можно и нужно справляться, их нужно проживать.

Но ребёнок не оказывается при этом на первой линии фронта. Это важно. Поэтому не стоит с детьми «дружить». Дружба подразумевает полное открытие сердца друг другу, обмен на равных. У вас могут сложиться очень близкие детско-родительские отношения. Это редкость в современном мире, и именно этого многим из нас этого не хватает. И даже взрослым детям нужны не подруги, а мамы. Мамы! Старшие, заботливые и близкие. Которые могут принять твои эмоции, даже если тебе уже двадцать или сорок лет.

Даже если у нас такого контейнера в детстве не было, и до сих пор нет, мы сами можем многое изменить – и для себя, и для своих детей. Как минимум – стоит попробовать.

Автор: Ольга Валяева

рассказ про ОГЭ

Школьное образование в Германии

«Я расту в разлуке с мамой»: воспоминания из детства

Все проблемы родом из детства. То, каким вырастет человек: будет ли уметь мечтать, принимать решения и нести ответственность, как будет любить своих детей - зависит от атмосферы дома, в котором он рос, от любви и уважения к нему, его желаниям и мнению. О своём детстве с юмором, грустью и нежностью рассказывает блогер Ольга Савельева в книге «Апельсинки. Честная история одного взросления». Предлагаем прочитать один из рассказов из этого сборника — «Волшебник».

Мама прислала посылку, а в ней — подарок для меня. Я расту в разлуке с мамой, под присмотром бабушки и дедушки, и мама старается угодить мне, проявив свою любовь на расстоянии.

В прошлый раз, например, мама прислала мне белую шубку неописуемой красоты. Я звала ее «шупка». Шубка была, конечно, искусственной, но при этом ослепительно нежной, пушистой, и к ней в комплекте полагался такой же кипенный капюшон, а спереди на заплетенных косичками веревочках болтались белые пушистые завязочки-помпоны. Это была самая красивая шубка в мире.

Но бабуся сказала строго:

— Ишь, жопа наружу, лечи потом циститы ребенку. И куда в нашу слякоть такую шубу? В школу? Сопрут. На рынок? Смешно. Гулять? Загадишь.

— Может, в театр? — робко предложила я.

Я была в театре дважды: первый раз — с дедусей на слете ветеранов, второй — с классом, на «Коньке-Горбунке». Оба раза в театре было ослепительно красиво, сверкали люстры, горели канделябры, красный бархат кресел пах роскошью. Театр — это самый торжественный и величественный интерьер, когда-либо виденный мною за все семь лет жизни, и белая шубка ассоциировалась только с ним.

— В театр? — громко и искусственно засмеялась бабушка. — Да часто ты в театре бываешь, Станиславский? В тятр она намылилась...

В общем, шупка, ни разу не надеванная, висела в шкафу в специальной целлофановой накидке.

Иногда, когда никто не видел, я тайком открывала шкаф и гладила мех через целлофан: только бы не испачкать.

Мама звонила из Москвы раз в неделю. Мой разговор с мамой был полностью срежиссирован бабусей, бдительно стоявшей рядом, прислонив ухо к трубке.

«Скажи спасибо за шубку», — жарко подсказывала бабуся удачные реплики.

— Мама, спасибо за шубку, — покорно повторяла я.

— Понравилась? — восторженно спрашивала трубка маминым голосом.

— Очень! — с чувством, ни капли не лукавя, отвечала я.

— Ты в ней гуляешь? — уточняла мама.

Я испуганно смотрела на суфлера: врать я не умела категорически, но интуитивно понимала, что именно этого ждет от меня бабуся.

«Скажи: каждый день гуляю, на горке катаюсь, в снежки играю!» — подсказывала бабуся.

— Я в ней гуляю, — врала я дрожащим, не своим голосом.

— Ты не бойся ее испачкать или порвать, это просто вещь, я тебе новую куплю, если что, слышишь? Если бабуся будет ругаться, так и скажи: мне мама новую купит. Поняла?

— Поняла, — тихо лопотала я, съеживаясь под пронзающим взглядом бабуси.

Когда трубка телефона укладывалась на рычаг, бабуся взрывалась возмущенной тирадой.

— Ишь какая! Новую! Чему учит ребенка? Ни беречь, ни ценить! Рви, кидай, новые покупай! А раз богатая такая, так забирай дите и расти его сама, раз миллионерша такая! Слышь, дед, невесточка-то твоя что учудила?! Купила дочке голожопую шубку и учит ее, мол, рви-пачкай-гадь. Бабушке скажешь: новую куплю.

— Уймись, ну-ка! — кипел дедуся в ответ. — Закудахтала, посмотрите на нее. Новости глушишь своими визгами...

Дедуся смотрел новости каждый вечер, и это было святое. Я тихо рисовала в углу красивую девочку с косичкой, как у меня, в белой пушистой шубке... Это была как бы я, но как бы и не я.

В этот раз мама передала в посылке пакет нарядных шоколадных конфет, которые бабуся тут же убрала в сервант с аргументом: «Еще карамельки не доели, давай, ешь, а то заветряют». Кроме конфет в посылке были еще белые пушистые варежечки на резиночке. Они идеально подошли бы к шубке, но были при этом самой непрактичной в мире вещью.

В белых варежках можно только ловить на лету невесомые снежинки и, разрумянившись от мороза, позировать для фотографии, а «гулять в нашей слякоти» они не годились категорически.

Но когда твоя дочь взрослеет далеко от тебя, она кажется маленькой кудрявой принцессой, которую хочется нарядить в самое красивое, например, розовое платьице с рюшами, белую шубку с капюшоном и нежные варежки. Хочется думать о нежности, а не о слякоти.

Когда же она растет на твоих глазах и ежедневно является с прогулки чумазая, в порванном на плече пуховике или заляпанных грязью штанах, то хочется сшить из немаркого дедушкиного плаща самые уродливые в мире мешковатые брюки, купить серый, самый дешевый, который не жалко, пуховик и направить ее гулять с напутствием: «Теперь хоть по макушку угваздайся — все не заметно, но учти: стираю я по субботам, и, если обляпаешься раньше, будешь до субботы ходить в грязном».

Мама позвонила тем же вечером, спросить, пришла ли посылка. Бабушка заняла суфлерскую позицию рядом с телефоном.

— Там конфеты, очень вкусные, с фруктовой начинкой, ты попробовала? — спросила мама.

Бабуся кивнула.

— Да, — соврала я.

— А варежки в комплект к шубке понравились?

— Да.

— Уже февраль, зима на исходе, носи их активно, на следующий год будут малы, слышишь? Вместе с шубкой.

— Да.

— Ты их еще не мерила? Варежки? — напряженно уточняет мама.

— Нет.

— Оля, — мама начинает говорить шепотом, бабусе категорически не слышно. — Там в правой варежке я положила тебе пять рублей. Это теперь твоя денюжка, слышишь? Бабусе не отдавай, купи себе что-нибудь сама, что захочется. Поняла? Это твоя личная денюжка!

— Да, — бормочу я, покрываясь пунцовыми пятнами, и скомканно прощаюсь с мамой.

— Что она сказала? — привередливо уточняет бабуся.

Я не умею врать без суфлера, но отчетливо понимаю: сказать правду — это подставить маму. Мама доверила мне тайну, и открыться бабусе — это как... предать мамину любовь. А вдруг мама меня никогда не простит и никогда не заберет к себе, в Москву?..

— Она сказала, — дрожащим голосом докладываю я бабусе, — что я должна носить варежки, а если я их порву или потеряю, мама мне купит новые...

— Ну вот, — бабуся вполне удовлетворена. — Давай, слушай мать больше. Рви все, пачкай, мама же научила! Это же надо...

Бабуся уходит причитать в кухню.

Я все еще стою в прихожей у телефона, оглушенная своей тайной. У меня теперь есть свои 5 рублей. Но для меня это ни разу не радость. Это просто головная боль. Проблемы, которых не было.

Что мне с ними делать? Сказать, что нашла? Бабуся просто отберет. Купить резинового пупса в пластмассовой ванночке в магазине «Подарки»? И как объяснить потом бабусе появление новой игрушки? Проесть в кафе-мороженом? Как? Я никогда не хожу никуда одна: в школу и Дом пионеров на всякие кружки меня провожает дедуся, гулять разрешено одной только на площадке под окнами, в магазин — только с бабусей. Да и продавщицами везде работают бабусины или дедусины знакомые — мигом донесут: городок-то маленький, все друг друга знают.

Выход один: нужно хорошо, очень хорошо спрятать эти деньги. Я буду просто знать, что я богата, что у меня есть деньги, и этого будет достаточно, чтобы чувствовать себя вполне счастливой.

Обремененная тайной, я, хитро прищурясь, разрабатываю целую операцию по незаметному извлечению и перезахоронению клада: дождавшись, когда дедуся засядет за новости, а бабуся уйдет в ванную, я аккуратно распаковываю целлофан, достаю варежки, ныряю ладошкой в правую, достаю пятирублевую купюру, и запаковываю варежки обратно, как было.

Сердце колотится так, будто я ворую эти деньги.

Потом, крадучись, я спешу в спальню, где на трюмо сидят мои старые, но все еще любимые куклы, беру Фенечку, ту, которая с желтыми волосами и провалившимся глазом, откручиваю ей голову, просовываю в полое туловище деньги и прикручиваю голову обратно. Операция завершена. Я облегченно вздыхаю и сажаю Фенечку обратно на трюмо. Кукла подмигивает мне единственным глазом и обещает сохранить мою тайну...

Прошло полгода. Наступило лето.

Я любила лето больше других сезонов, потому что летом ко мне приезжал кто-то из родителей: мама или папа. Они приезжали и ко мне, и к морю. Очень удобно.

Этим летом к бабусе с дедусей приехал их сын, мой папа, соответственно. Впереди ожидалось две недели счастья, и я, не справляясь с эмоциями, постоянно пела.

Откровенно говоря, папа в семье никогда не котировался как глава семьи. Бабуся говорила, что он «всегда был навеселе». Я не понимала, что такое «навеселе», думала, что речь о его веселом нраве, и искренне недоумевала, почему бабусе не нравится вечно хорошее папино настроение.

В папин приезд всегда случалась удивительная вещь: на период, пока он жил у них, бабуся с мамой становились вдруг лучшими подругами и о чем-то подолгу шушукались по телефону. Они дружили против папы, и мне это категорически не нравилось.

Я пыталась подслушивать взрослый разговор, но понимала в нем совсем мало: мама и бабуся все пытались папу «закодировать». Значения этого слова я не знала, и оно казалось мне синонимом глагола «заколдовать». Я боялась, что, заколдовав папу от веселья, они превратят его в грустного и печального Пьеро.

Так, собственно, впоследствии и получилось, но это уже совсем другая история... Для меня папа был праздником. От него пахло потом и чем-то терпким, что бабуся добавляет в торт, когда пропитывает коржи десерта. Это называется коньяк.

Она пекла торт на каждый праздник, и к папиному приезду тоже. Папа ел торт, и крошки застревали в усах. Я смеялась.

Потом мы с папой шли гулять. Папа предлагал пойти в парк, но я категорически отказалась: не потому, что я не хотела в парк, просто гораздо важнее было «засветить» папу во дворе, чтобы все знакомые знали: я не сирота, у меня есть папа, высокий, красивый, в рубашке и с усами.

Однажды во время прогулки папа сказал, что он волшебник и может исполнить любое мое самое заветное желание. Папа был в очень хорошем настроении, выражаясь бабусиным языком, очень навеселе.

Я, не задумываясь, попросилась жить к папе и маме.

— Тебе что, плохо здесь? — расстроился папа, и у него поникли усы. — Тут бабуся и дедуся, ты под присмотром, кружки всякие, плавание, дача, море рядом... Разве плохо?

— Нет, не плохо, — испугалась я, что папа расскажет разговор бабусе.

— Но просто...

— Тогда давай другое желание, настоящее, самое заветное...

Я хотела сказать, что это и есть самое заветное желание, но не хотела расстраивать папу и, минутку подумав, выдала: «Хочу съесть столько мороженого, сколько в меня влезет!»

— Отлично! — обрадовался папа, вскочил со скамейки и полез в кошелек.

— Дуй в палатку за первым и мне возьми, вот деньги....

— А как же....

— Бабусе не скажем! — подмигнул папа.

Все-таки папа — настоящий волшебник, а навеселе он особенно добр и нежен. Я полетела в палатку, не веря своему счастью.

Как и все дети, я любила мороженое, но бабуся обычно портила все удовольствие: она ставила его в блюдечке на батарею подтаивать и, дождавшись, когда лакомство превращалось в белую лужицу с раскисшим посредине влажным вафельным стаканчиком, приносила мне с ложечкой. И есть его было скучно и почти полезно. Весь смысл слова «мороженое» терялся...

А сегодня я буду есть его сразу после покупки, крепкое, не подтаявшее, в румяной вафле! В полном восторге я умяла первые две порции. Говоря честно, мне больше и не хотелось, но папа протянул очередной рубль, и я пошла за очередной порцией, чтобы его не разочаровывать. После четвертого мороженого у меня заболело горло. Я подумала о том, что на самом деле не так уж и сильно я люблю это мороженое...

— Ну, так сколько в тебя влезет? — подмигнул папа и протянул пятую порцию. Песня про волшебника, который прилетит в голубом вертолете и подарит «пятьсот эскимо», вызывала теперь у меня недоумение: что с ними делать, с пятьюстами морожеными? Разве что раздать...

Я съела пять с половиной мороженых. Больше не могла. Но папа был доволен и, доедая за мной шестую порцию, смеялся и говорил, что исполнять заветные желания очень весело. Я была счастлива, что папе со мной не скучно.

Позже мы с папой приходим домой, и я горю от счастья, а вечером выясняется, что от температуры. Затем я проваливаюсь в зыбкий горячечный туман и, редко из него выныривая, досматриваю тот день отрезками диафильма.

Вот врач «Скорой» в синей униформе елозит по моей спине холодным фонендоскопом, от чего я замерзаю так сильно, что от озноба зубы стучат друг о друга, вот бабуся бьет папу по лицу тряпкой, которой обычно вытирают со стола и, рыдая, кричит на него что-то о безответственности, вот я пытаюсь встать, найти и спрятать папин чемодан: я боюсь, что он, обидевшись на тряпочную пощечину, скажет: «Да ну вас!» — и уедет обратно, в Москву, к маме, а приедет только через год, а год — это так невыносимо долго, что за год я успеваю вырасти на несколько делений сантиметровой линейки и даже перейти в следующий класс, вот я слышу перепуганный бабусин крик: «Где она?!» — и топот трех пар ног, и потом вдруг яркий свет, слепящий глаза.

Меня нашли спящей, свернувшись калачиком, в папином чемодане: если папа и уедет обиженно, он, сам того не зная, возьмет меня с собой...

Я болею долго и тяжело, и в день выздоровления выясняется, что уже сегодня папа уезжает. Я безутешно рыдаю, а потом, опустошенная, сижу за толстой шторой на подоконнике в теплой пижаме и смотрю в заплаканное дождем окно.

На кухне папа прощается с бабусей. Она тоненько плачет у него на плече, называет «сынок» и просит пообещать больше не пить. Папа молчит. И правильно делает: как можно пообещать вообще не пить, если мне вон даже из-за стола выйти нельзя, пока компот не выпит...

Наступает страшный момент прощания. Папа заходит в комнату, обнимает меня сзади, и мы вдвоем, обнявшись, смотрим в заплаканный двор. Если можно было бы выбирать, когда умирать, то вот прямо сейчас я согласна. От папы пахнет бабусиной пропиткой для тортов.

— Я хочу рассказать тебе тайну, дочка, — говорит папа, не отрывая взгляда от окна. Я напрягаюсь, потому что не люблю тайны, у меня в жизни от них одни проблемы. — Меня никто-никто не любит, — говорит папа. — Ни мама, ни бабуся... Они всегда от меня что-то хотят. Стремятся меня исправить. Не могут любить таким. Не исправленным. Я ошарашенно смотрю на папу расширенными от ужаса глазами: — А я? А как же я? Я люблю тебя! Я! Я ужасно люблю тебя!

— У меня не хватает слов, чтобы передать, как сильно он ошибается, не чувствуя моей живительной любви, и я, рыдая, бросаюсь в папины руки.

— Давай я поеду с тобой и буду сильно тебя любить, давай? Хочешь?

— Нет, дочка, поверь, тебе здесь будет лучше, — хмуро говорит папа. Он удивительно грустен навеселе. Я расцепляю кольцо своих рук. Почему взрослые все решают за детей? Почему они решают, где им лучше жить? Я смотрю в заплаканное окно.

— У меня тоже есть тайна, пап, — мне хочется поделиться с папой чем-то взамен, тем более что я устала от этой тайны. — У меня есть пять рублей. Свои собственные. Мне мама их передала, в варежке. Представляешь?

Я поворачиваюсь к папе. Папа смотрит на меня заинтересованно, его лицо оживляется. Пьеро навеселе.

— А где они? — осторожно спрашивает папа.

— В кукле. В Фенечке. Я их спрятала. Это же тайна...

Папа задумчиво смотрит на меня и произносит: — Знаешь, а у меня вчера украли все деньги...

— Как? Кто?

— Не знаю... В магазине, наверное...

— А как же ты поедешь? Возьми у дедуси...

— Нет, я не хочу их расстраивать. Я доеду. Билет-то есть...

— Да, но...

— Страшнее другое. Я не смогу внести волшебный взнос в кассу волшебников и могу потерять свой дар...

Я бледнею от ужаса.

— А большой взнос? — в ужасе спрашиваю я.

— Пять рублей...

— Но как же! Ну у меня же есть как раз пять рублей, я сейчас дам, только не теряй дар... Я спрыгиваю с подоконника и, забыв о конспирации, бегу к трюмо за Фенечкой под радугой грозного бабусиного взгляда:

— Отец уезжает, а она в куклы вздумала играть! Другого-то времени не будет, поди...

Я возвращаюсь к папе, по пути откручивая голову одноглазой Фенечке, засовываю пальчик в туловище и зацепляю денюжку...

Я смотрю в окно, как папа с чемоданом подходит к дедусиному «Москвичу» и, несмотря на дождь, убрав зонт, долго машет мне...

Я плачу в унисон дождю и вижу папу сквозь преломленную соленую пелену. Внутри меня удивительная смесь чувств: вместе с ощущением невосполнимой потери я испытываю... счастье, искрящее гранями чувств недолюбленного родителями ребенка.

Я помогла папе остаться волшебником!

А это значит, что на следующий год, когда я вырасту на несколько делений сантиметровой линейки и перейду в следующий класс, папа снова приедет ко мне, и уж тогда он обязательно исполнит мое самое заветное желание...

Источник: Статья из Дети.маил.ру